На предыдущий пост я получил такой отклик. Меня спросили: “Я понимаю, что ваша задача состоит в формировании «историй». Поясните, что вы имеете ввиду. С моей точки зрения, ценность свидетельства, особенно в духовной области, представляют только тогда, когда они непосредственны и независимы. Анализ, обработка, концептуальная оценка и т.д., как правило, ведут к схематизации и искажению прямого восприятия духовных реалий”.

 

Да, это очень важное и тонкое соображение. Оно проникает в самую суть главной проблемы, с которой мы столкнулись, осознав противоречие между очевидно поверхностной, глянцевой формой «историй успеха» и способов их популяризации (конкурсов, номинаций, награждений) – и глубиной опыта наших героев. Эту проблему, надеюсь, мы смогли разрешить и адаптировали наши испытанные технологии к новым задачам — поиску людей, которые рискуют быть живыми, и распространению их личных историй.

 

Я начну с того, что полностью согласен с посылом, который уловил в процитированном отклике. Это острая и волнующая тема, над которой я много думал.

 

Наверное, к уже сказанному в предыдущем посте стоит добавить здесь некоторые комментарии для полной ясности. Они будут очень личными и связаны с именами двух наших современников — митрополита Антония Сурожского и религиозного мыслителя Григория Соломоновича Померанца. Речь пойдет о том, что их, в моем понимании, объединяет. Эти два человека покорили когда-то меня не столько строгостью рассудочного опыта, сколько каким-то особым излучением личности. Рядом с ними появляется ощущение, что ты встретился с чем-то великим.

 

И если попытаться осмыслить и хоть как-то выразить, то ощущение величия, которое излучает образ Митрополита Антония Сурожского или образ Григория Померанца, то первая доминирующая ассоциация — человечность. Конечно, они не единственные, в ком человечность светилась так ярко, но, на наше счастье, они не только явили ее как живой образ, но и рассказали о ней.

 

Это благо, но это и проблема.

 

Здесь у нас важный и тонкий момент. Нужно преодолеть рационалистический соблазн. Соблазн представить непосредственное ощущение человечности от образов Антония Сурожского и Григория Померанца как понятие — и осмыслять саму человечность отдельно от ее источника. Понятие человечности превращается при такой рационализации в набор банальных штампов и приторных благоглупостей.

 

Непосредственное ощущение человечности — это живой и очень яркий свет личности, духовной сущности Антония Сурожского и Григория Померанца. Свет, который одухотворяет бытие, наделяет его человечностью. Вот, как если бы мы восхищались многоцветным витражом, полагая зримую красоту его собственным свойством, забыв, что оживляет и делает его прекрасным проходящий сквозь него свет солнца. И вот это отличие духовной сущности человеческого от уже пойманного, зафиксированного и умерщвленного в бытии света — самое главное, что не только сказали, но и показали, явили в своих произведениях лондонский архиерей и московский философ.

 

Задачей сказать о самом свете определяется относительная простота их текстов. Антоний Сурожский и Григорий Померанц стремились не исследовать бесконечную сложность рационализированного, объективированного духа, а напротив сделать отчетливой его непосредственную живую сущность. И чем проще и очевидней форма высказывания, тем ярче в ней светится бесконечная простота и бесконечная сложность духовного начала личности.

 

Используя выражение философа Владимира Библера, можно сказать, что слова владыки Антония и Григория Померанца лишь оформляют бесконечно глубокую и постоянно порождающую, великую пустоту.

 

Благодаря Антонию Сурожскому и Григорию Померанцу я понял, что вопрошание о смысле и духе и есть единственный подлинный ответ на него. Больше нет правильных ответов в стиле — дух там-то и там-то, в том или этом, поступает так или иначе. Сама жажда духа есть ответ на жажду. Так же, как не столько текстовые формы, а сами отчаянно вопрошающие в них владыка Антоний и Померанц становятся подлинным ответом для нас. Благой вестью и надеждой.

 

Начиная программу «Рискуя быть живым. От личных историй к сообществу», мы с трепетом подступаем к неимоверной задаче, и лишь надежды на обретение друзей и единомышленников поддерживают нас перед ее подавляющим величием. Мы полагаем необходимым сделать видимым и осознанным деятельность феномена духа в реалиях нашей жизни так же отчетливо, как явили его в своей жизни владыка Антоний и Григорий Соломонович Померанц.

 

Наша задача распадается на два направления, которые, я думаю, взаимно обосновывают друг друга

 

Первое. В личных историях мы показываем, как духовная императивность, как даже слабая, едва различимая жажда духа меняет и преобразовывает реальность человека.

 

Второе. И мы отделяем деяния живого духа в личностном опыте от того, что можно увидеть и рационально описать: достижений человека, ценностей, качеств или свойств. Научиться наконец отличать пусть малое, но живое — от великого, но мертвого.

 

Это, как видите, непросто сформулировать. Но это можно, я уверен, делать, когда мы различаем в живых историях тот свет, о котором я уже сказал чуть выше. Это, повторю, свет проходящий через перипетии жизни, как свет солнца проходит через витражное стекло, свет, одухотворяющий жизнь, наделяющий ее непреложным смыслом, придающий ей красоту.

 

Таким образом, наш подход к формированию историй позволяет в точке схода этих двух направлений сделать феномен живого духа ощутимой сверхценностью, доступной пониманию современного человека и фокусирующей смысл нашей жизни и наших трудов.

 

Дать, скажем иначе, ответ на нарастающий кризис смысла, все более угрожающий как нашей цивилизации, так и существованию человечества в целом.